В государственном музее Эрмитаж (Санкт-Петербург), в военной галерее Зимнего Дворца висит портрет графа А. И. Остермана-Толстого, 1825 год.
Портрет кисти знаменитого английского художника Джорджа Доу — автора многочисленных портретов русских генералов, участников Отечественной войны 1812 года. На его картинах все генералы «Военной галереи» запечатлены с орденами, медалями, муаровыми лентами, золотыми эполетами.
Портрет графа А. И. Остермана-Толстого. 1825., Доу, Джордж.
Портрет графа Остерман-Толстого получился очень реалистичным. На вас смотрит скромный человек, обладающий рыцарским бесстрашием, мужественной сдержанностью и затаенной одухотворенностью. Мундир закрывает наброшенная на плечи генеральская шинель, скрывающая недостаток руки, и лишь у самого ворота мундира видна единственная из многочисленных наград генерала – крест «Георгия» 2 степени.
Чем же известен граф Александр Иванович Остерман-Толстой?
15 занимательных фактов из биографии героя России.
№1.
Он происходил из древнего рода Толстых. Отец его, Иван Матвеевич, был генерал-майор, мать была дочерью графа А. И. Остермана — дипломата, сподвижника Петра Великого, дядя Николай Матвеевич был также как и его отец — артиллерийским генерал-майором.
Отец Александра Ивановича был не очень богатым помещиком, но очень деспотичным не только к своим вассалам, но и к сыну. Графом Остерманом он стал благодаря его бездетным родственникам. Дяди — графы Остерманы — канцлер Иван Андреевич и сенатор Федор Андреевич, передали племяннику в наследство свою фамилию, вместе с графством, несколькими тысячами душ, огромными сосновыми лесами под Москвой и Петербургом и дубовыми в Рязанской губернии, которых целый век не трогал топор. А также палаты в Москве, несколько десятков пудов серебра и разные драгоценности на большие суммы.
Иван Матвеевич, несмотря на такую благодать, падавшую с неба на его сына, кичась своим древним родом, с трудом согласился, чтобы фамилию Толстых поставили в хвосте фамилии Остерманов, происходившей, как он говорил, «от немецкого попа».
№2.
Прюдон, Пьер Поль. Портрет графа А. И. Остермана-Толстого. Между 1807 и 1812 гг. Государственный Эрмитаж
Граф Александр Иванович получил прекрасное образование, знал отлично французский и немецкий языки и воспитанный в идеях екатерининского времени о восстановлении греческой империи, учился греческому языку. У него была огромная библиотека, полки которой в основном состояли из книг военной тематики. Любимым обществом считал ученых и деятелей науки.
№3.
Участвовал в 1790 году под командованием А. Суворова в штурме Измаила, награждён за отличие орденом Св. Георгия 4-го кл. С 1793 года служил в Бугском егерском корпусе, сформированном М. Кутузовым — мужем его тётки Екатерины Ильиничны Бибиковой.
№4.
27 января (8 февраля) 1807 года участвовал в сражении при Прейсиш-Эйлау — самой кровавой битве русско-прусско-французской войны. Командуя 2-й дивизией и всем левым флангом русской армии, он сумел сдержать удар на его позиции корпуса Даву и стал по сути спасителем всей армии.
№5.
Участник Великой Отечественной 1812 г., генерал. Во время войны он командовал 4-м пехотным корпусом в 1-й Западной армии Барклая-де-Толли, отличился под Островно и при Бородино.
В Бородинском сражении Остерман-Толстой участвовал в боях на батарее Раевского, был контужен, но через несколько дней вернулся в строй.
Из рапорта с представлением списка генералов, отличившихся при Бородино М. Б. Барклай-де-Толли:
«…Примером своим ободрял подчиненные ему войска так, что ни жестокий перекрестный огонь неприятельской артиллерии, ни нападения неприятельской конницы не могли их поколебать, и удержали место своё до окончания сражения».
А.Шепелюк «М.И.Кутузов на командном пункте в день Бородинского сражения». Остерман-Толстой изображен первым, в профиль.
Граф знаменит своими словами, сказанными им в бою под Островно:
«Яростно гремела неприятельская артиллерия и вырывала целые ряды храбрых полков русских. Трудно было перевозить наши пушки, заряды расстрелялись, они смолкли. Спрашивают графа: «Что делать?» «Ничего, — отвечает он, — стоять и умирать!»»
Из воспоминаний писателя И. И. Лажечникова: «И стояли русские воины, и умирали, ограждая своими телами безопасность движений целой армии Барклая, которой надо было, чего бы ни стоило, соединиться с армией Багратиона. Этот лаконический ответ, известный всей русской армии, к сожалению, почему-то не попал в материалы историка Погодина. Ему дал, однако ж, почетное место военный историк Богданович в своем описании «Отечественной войны». Он напомнил мне другой, подобный ответ графа. Когда в одном военном обществе рассказывали о каком-то героическом подвиге, и рассказчик прибавил: «Это подвиг, достойный римлянина», — граф возразил с неудовольствием: «Почему же не русского?»
№6.
Картина Алексея Кившенко «Военный совет в Филях» (1880)
Графу до сих пор не могут простить «совет, поданный им в 1812 году в Филях о необходимости оставить Москву без боя». Многие даже смеют упрекать графа в трусости. Конечно же — это мнение ошибочно. Трусом граф никогда не считался — об этом говорят его многочисленные ранения, полученные в боях с противником.
А касаемо того, что Москву надо было оставить без боя — это было самым трезвым, хладнокровным и дальновидным решением. В сложившихся обстоятельствах военного времени, данное решение было спасением для десятков тысяч солдат. Армия была истощена. Более того — поданное им в Филях мнение согласовывалось с мнениями Барклая-де-Толли, Раевского и Дохтурова. Новое сражение под Москвой было бесполезно и невозможно. К тому же, отступление армии по улицам Москвы произведёт тягостное впечатление на горожан.
Окончательное решение принял главнокомандующий М. Кутузов, согласившись с мнением большинства, что «с потерей Москвы не потеряна ещё Россия». Решение было мужественным, так как никто не мог предсказать, как оно будет воспринято при дворе, и каковы будут последствия. Мера ответственности за сдачу исторической столицы неприятелю была очень велика и могла обернуться для главнокомандующего отставкой.
№7.
Пленение маршала Вандама казаками в сражении под Кульмом 30 августа 1813 г. Раскрашенная гравюра Карла РАЛУ по рис. И.А. Клейна.
В кампанию 1813 года Остерман-Толстой прославил своё имя в блестящем бою под Кульмом, в Богемии (ныне Чехия), где получил осколочное ранение от ядра. Командование Остерман-Толстой передал генералу Ермолову.
Сражение длилось два дня. В первый день, 29 августа, русская гвардия под командованием графа Остермана-Толстого сдержала ценой больших потерь натиск втрое превосходящих сил французского корпуса Вандама. На второй день, 30 августа, французский корпус сам оказался в окружении союзных войск и был принуждён к сдаче.
Победа при Кульме закрыла наполеоновским войскам путь в Богемию, народ Чехии преподнёс герою сражения подарок. В Государственном Историческом музее хранится кубок, поднесённый «храброму Остерману от чешских женщин в память о Кульме 17 августа 1813 года», и мундир, в котором был Остерман-Толстой в момент ранения.
В результате ранения он потерял левую руку.
На соболезнования о ранении он ответил:
«БЫТЬ РАНЕНОМУ ЗА ОТЕЧЕСТВО ВЕСЬМА ПРИЯТНО, А ЧТО КАСАЕТСЯ ЛЕВОЙ РУКИ, ТО У МЕНЯ ОСТАЕТСЯ ПРАВАЯ, КОТОРАЯ МНЕ НУЖНА ДЛЯ КРЕСТНОГО ЗНАМЕНИЯ, ЗНАКА ВЕРЫ В БОГА, НА КОЕГО ПОЛАГАЮ ВСЮ МОЮ НАДЕЖДУ».
Из воспоминаний писателя И. И. Лажечникова: «Раненого (рука держалась еще на плечевом суставе; надо было отделить ее) отнесли с места сражения на более безопасное; приехал король прусский и, увидав его окровавленного, в бесчувственном положении, заплакал над ним. Лишь только он пришел в себя, первою его мыслью, первым словом был государь, которого он любил до обожания.
— Est-ce vous, sire? (- Это вы, ваше величество? фр.) — спросил он короля, — l’empereur mon maitre est-il en surete? (Мой господин император в безопасности? фр.)
Его скоро окружили врачи из разных полков. Он остановил свой взор на одном из них, еще очень молодом человеке, недавно поступившем на службу (это был Кучковский), подозвал его к себе и сказал ему твердым голосом:
«ТВОЯ ФИЗИОНОМИЯ МНЕ НРАВИТСЯ, ОТРЕЗЫВАЙ МНЕ РУКУ».
Во время операции он приказал солдатам петь русскую песню. Этот рассказ передан мне адъютантами его, бывшими при нем в Кульмском деле…
Рука эта долго хранилась в спирте. Когда я приехал с ним в 1818 году в его Сапожковское имение, село Красное, он куда-то пошел с священником и запретил мне сопровождать его. Впоследствии я узнал от того же священника, что он зарыл руку в фамильном склепе своих дядей, графов Остерманов, в ногах у гробниц их, как дань благодарности за их благодеяния и свидетельство, что он не уронил наследованного от них имени.»
№8.
Граф Остерман-Толстой был благородным и честным человеком. Когда флигель-адъютант князь Голицын привез графу Остерману св. Георгия 2-го класса, Остерман-Толстой сказал ему:
«ЭТОТ ОРДЕН ДОЛЖЕН БЫ ПРИНАДЛЕЖАТЬ НЕ МНЕ, А ЕРМОЛОВУ, КОТОРЫЙ ПРИНИМАЛ ВАЖНОЕ УЧАСТИЕ В БИТВЕ И ОКОНЧИЛ ЕЕ С ТАКОЮ СЛАВОЙ».
Александр Иванович Остерман-Толстой, 1827. Гравюра Лазинио
№9.
В начале 1820-х годов Остерман-Толстой жил в Петербурге в своем доме на Английской набережной. Во время подавления восстания декабристов в 1825 году некоторые восставшие офицеры (Д. Завалишин, Н. Бестужев и В. Кюхельбекер) укрылись в доме Остермана-Толстого на Английской набережной. В числе декабристов оказались родственники Остермана; он хлопотал за смягчение наказания для них, но безуспешно.
№10.
Был женат с октября 1799 года на фрейлине княжне Елизавете Алексеевне Голицыной, одной из богатейших невест России, дочери генерал?майора князя Алексея Борисовича Голицына, младшей сестре графини Марии Алексеевны Толстой, жены графа Петра Александровича Толстого. Семейная жизнь графа Толстого не ладилась — жена была слишком ревнивой. Но как выяснилось позднее, ревность была небезосновательна. Умерла Елизавета Алексеевна в 1835 году от апоплексического удара.
№11.
В 1822 году Остерман-Толстой поселил у себя своего дальнего родственника, известного русского поэта Фёдора Тютчева, семья которого давно дружила с Остерманами. После кончины жены графа, Тютчев познакомил его с молодой вдовой из Италии — графиней Марией Лепри. К тому времени он уже жил в Пизе или Флоренции. Он страстно полюбил красавицу Марию и ее троих детей.
Боясь со временем, на старости лет, сделаться ревнивым, он пожертвовал ее спокойствию своею горячею к ней привязанностью и выдал ее с богатым приданым за молодого, красивого ее соотечественника. Детям он дал хорошее воспитание и обеспечил их будущее. Правда, для удовлетворения этих потребностей срезали вековые подмосковные леса, которые так берегли старики, графы Остерманы…
№12.
Граф Александр Иванович Остерман-Толстой провел последние годы своей жизни в чужих краях и умер в Женеве в возрасте 86 лет. В мае того же года его тело отправлено в родовое имение, село Красное Рязанской губернии Сапожковского уезда и там перезахоронено в Троицкой церкви. Говорят, что на его могиле был поставлен памятник, работы Торвальдсена. На нем кульмский герой представлен лежащим, облокотясь правою рукой на барабан; другая рука, оторванная, лежит вблизи на земле вместе с французским орлом или знаменем. Подобный памятник сегодня находится в Государственном Историческом Музее.
Обратите внимание на замысел этого шедевра. Отрубленная рука «тянется» к барабану. В нем были размещены утерянные часы, которые показывали время ранения графа.
Граф А. И. Остерман-Толстой во время боя при Кульме. 1820-е гг. Мрамор белый. Государственный Исторический музей, Скульптор Гальберг, Самуил Иванович.
В память о том, что знаменитый герой Отечественной войны 1812 года когда-то покоился в женевской земле, 16 февраля 2006 года по инициативе российских дипломатов на кладбище Пти-Саконне в Женеве была открыта мемориальная доска.
№13.
В Швейцарии, Франции, Англии и других странах до сих пор живут потомки полководца. Они чтут память своего знаменитого предка, берегут его личные вещи, документы, боевые награды, интересуются русской историей, некоторые даже изучают русский язык и изредка посещают Россию.
№14.
В 2012 году Центральным банком Российской Федерации была выпущена монета (2 рубля, сталь с никелевым гальваническим покрытием) из серии «Полководцы и герои Отечественной войны 1812 года» с изображением на реверсе портрета генерала от инфантерии А.И. Остермана-Толстого.
№15. Характеристика графа из воспоминаний писателя И. И. Лажечникова:
«Писатель А.И.Герцен называл его «непреклонным старцем». Остерман-Толстой никогда не касался в разговорах лиц и событий периода царствования Николая I, однако резко обрывал нападки на Россию, когда они исходили от иностранцев. Характер у него был властный, с немалыми странностями, но, по отзыву П.А.Вяземского, «качества его, более других выступавшие, были: прямодушие, благородство и глубоко врезанное чувство народности, впрочем, не враждебной иноплеменным народностям».
Характерны в этом отношении слова самого Остермана-Толстого, сказанные им в 1812 году одному из иностранцев на русской службе:
«ДЛЯ ВАС РОССИЯ МУНДИР ВАШ – ВЫ ЕГО НАДЕЛИ И СНИМИТЕ КОГДА ХОТИТЕ. ДЛЯ МЕНЯ РОССИЯ КОЖА МОЯ».
Граф строго взыскивал за слишком жестокие телесные наказания. Слово слишком употребил я с намерением, потому что обыкновенные наказания розгами и палками не выходили из тогдашнего порядка вещей и не в одном русском войске.
Граф свято чтил память людей, сделавших ему какое-либо добро. Указывая мне однажды на портрет, висевший у него в кабинете, он сказал: «Вот мой благодетель: он выручил мою честь под Прейсиш-Эйлау». Это был портрет Мазовского, бывшего в этом деле командиром лейб-гвардии гренадерского полка, который исторг графа из среды неприятелей, готовых уже схватить его. Кучковскому, отрезывавшему ему под Кульмом руку, выдавал он пенсион, также некоторым незначительным лицам, которые чем-нибудь были полезны его дядям, графам Остерманам.
Приезжая в свои рязанские деревни, он приглашал к себе мелкопоместных соседей, людей простых и незначительных, и обращался с ними, как добрый кампаньяр. При воспоминании о матери своей у него нередко выступали слезы; с миниатюрным портретом ее, который носил на груди, он никогда не расставался.
Против суровостей русских непогод граф, казалось, закалил себя; нередко в одном мундире, в сильные морозы, делал смотр полкам. Это была железная натура и телом, и душою. В пище он был чрезвычайно умерен; за столом только изредка бокал шампанского.
Изысканных блюд, особенно пирожных, не терпел. Любил крутую гречневую кашу до того, что, живя в Италии, выписывал по почте крупу из России.
Не признавал азартные игры и обожал русскую литературу, по тогдашнему времени, державинскую, карамзинскую и озеровскую. Как-то ему в Петербурге расхвалили «Федру» Лобанова, которую Пушкин называл Федорой; меня заставили прочесть в присутствии графини отрывки, сначала из подлинника, а потом из перевода.
— «Отчего, — спросила меня графиня, — у Расина выходит все так гармонично, так хорошо, а по-русски так тяжело, грубо и скучно? Видно, русский язык неспособен передать красоты французской поэзии».
— «Тут виноват не русский язык, который не беднее, если не богаче и гармоничней французского, — отвечал я, — а недостаток таланта и дубоватость переводчика. Впрочем, наш язык сделался живым русским языком, и то литературным, со времен Карамзина, а в обществах он до сих пор остается мертвым».
Не скрою, что граф Александр Иванович имел большие странности. Некоторые его эксцентричности, разглашаемые, как водится, с прибавлениями, доходили до Петербурга, где остряк Нарышкин умел передавать их в самом смешном виде. Но в эксцентричности графа не было ничего грязного, бесчестного… Он держал в своей лагерной палатке огромного белого орла и белого ворона и любил иметь у себя во дворе, когда жил в Калуге, медведей. Двум хирурги отрезали по сустав передние лапы, в которых заключается главная их сила. Им сделана была фантастическая одежда. Но разве Байрон в Венеции не имел около себя целого зверинца с обезьянами, кошками, собаками, лисицей, ястребами и коршунами? Правда, Байрон не делал хирургических операций своим четвероногим любимцам…»
Статья подготовлена по материалам сайта Википедии и мемуаров писателя И. И. Лажечникова.