Когда подбираешься к девятому десятку лет, все, что было в молодости, и даже в зрелые годы, отходит куда-то далеко, тем более, если остаешься одной.
Мне не было и тридцати, когда я решила жить «красиво», посчитала, что муж, дети (а их тогда у нас было двое) – не для меня. «Друзья» всячески укрепляли меня во мнении, что лучшего не нужно, чем весело проводить время, тратя деньги направо и налево. Естественно, речь идет не о заработанных, а украденных у кого-то деньгах.
После первого срока я решила не возвращаться в семью. Опять чья-то квартира, алкоголь, «дело», какое-то время – иллюзия жизни с размахом. Потом опять срок, и так несколько десятков лет.
Последняя отсидка меня как-то сломала. Я уже не чувствовала себя хозяйкой положения ни в зоне, ни на свободе. Молодость закончилась, а с ней – закончилась энергия, бесшабашность и здоровье.
Я стала человеком «с ограниченными возможностями».
Сейчас я живу в доме престарелых. Социальном. Не в том, где к старикам регулярно приезжают родственники, где созданы нормальные условия, где нет всеобщей озлобленности.
В моей комнате живут еще три, такие же как я, старухи. Никому не нужные, в том числе и работникам дома. Жизнь здесь практически ничем не отличается от жизни за решеткой. Та же скудная еда, режим и требования. Нет только вооруженной охраны и надзирателей.
Но что сделаешь – я виновата сама. Я понимаю, что не нужна не только этим людям, которые меня обслуживают, я не нужна и своим детям, я даже не знаю, где они. На месте общежития, в котором мы жили до того, как я ушла из семьи, стоит высотка. Может быть, они живут в одной из ее квартир.
Все, чего я хочу – все-таки встретить своих детей, и извиниться перед ними за то, что лишила их материнской заботы и ласки, чтобы хоть в какой-то степени снять с души груз, не дающий мне покоя перед смертью.
